Белицкая Тамара Михайловна, заслуженный работник культуры, родилась в 1931 году в городе Улан-Удэ. Окончила в Магнитогорске десятилетку и музыкальное училище по классу фортепиано, затем Казанскую консерваторию как музыковед-теоретик. Работала преподавателем музыкально-теоретических дисциплин в разных музыкальных училищах и Вузах. Много лет вела музыкально-литературные передачи на ТВ, радио и в концертных залах. Последнее место работы - Челябинский институт музыки, заведующая и доцент кафедры истории и теории музыки.
С 2000 года живет в Туле. Первые 5 лет вела на тульском радио музыкально-литературные передачи. С 2006 года активный участник литературного объединения «Пегас». В 2008 году принята в Тульский Союз писателей, а в 2013 году - в Союз писателей России. Автор 12 книг разных жанров, печатается в журналах «Приокские зори», «Пегас» и др.
Это только кажется, что война лишь там, где рвутся снаряды, грохочут танки, с неба сыплются бомбы, и падают, падают на землю раненые и убитые. Да, это война, но она много шире и ужаснее. Она разбрасывает свои страшные щупальца далеко и широко, принося с собой голод, холод, болезни, калеча судьбы людей и превращая заветные мечты в мыльный пузырь.
Добралась она и до маленького уральского городка, где мы жили в те годы. Мы – это мама, старшая сестра Ира и я . Папы уже несколько лет не было с нами, и когда мы заводили о нем разговор, мама хмурилась и коротко отвечала: «Он работает на Севере» и переводила разговор на другие темы. Меня это не особенно волновало, т.к. я все лето была во власти мечты о школе, заранее обзаведясь новеньким блестящим, по-особому пахнущим портфелем, деревянными счетными палочками в маленьких мешочках, лакированным пеналом с несколькими отделениями и, конечно, школьной формой. И оставаясь одна в доме, вертелась перед зеркалом, примеряя коричневое кашемировое платье, то с черным, то с белым передником и мечтая о том счастливом дне, когда я со всем этим богатством отправлюсь первый раз, в первый класс!
Но все произошло совсем не так, как я воображала в своих грезах…
22 июня 1941 года мы с Иркой вышли из театра, где только что посмотрели дневной спектакль «Машенька» Афиногенова, и в недоумении замерли на ступеньках театрального подъезда. Вся площадь была запружена народом. Одни женщины плакали, обнимая мужчин с отрешенными, суровыми лицами, другие прижимали к себе детей и тоже плакали, третьи растерянно оглядывались вокруг, словно ища защиты от кого-то или от чего-то. И над всей этой пестрой толпой витало пугающее слово «война». Мы пробились сквозь толпу и побежали домой. Наша маленькая кухонька была заполнена соседками, которые о чем-то тихо переговаривались.
Мама схватила нас за руки и отвела в комнату:
- На нас напали немцы. Война, понимаете?
Понимали ли мы? Наверное, еще нет - ведь ничего не изменилось. Так же заглядывало в окошко ласковое солнышко, на подоконнике лениво развалился кот Пушок, вкусно пахло только что сваренным борщом. Мы еще не знали, не ощущали, что началась новая полоса жизни, которая принесет нам всем много горя и страданий.
Однако очень скоро стала ощущаться нехватка еды. Появились продовольственные карточки сначала на хлеб, а потом и на все остальное. Продуктов становилось все меньше и меньше, и за ними выстраивались огромные очереди не только днем, но и ночью. Каждый вечер я шла к прикрепленному магазину, где уже толпился народ, и занимала очередь, номер которой мне записывали на тыльной стороне руки. Часам к двум ночи с работы возвращалась мама ( она работала корректором в газете) и сменяла меня. А утром на вахту вставала Ирка, потому что училась во вторую смену и могла подежурить в этих «очередных баталиях». А баталии действительно были, когда начинали переписывать номера и всех отсутствующих выгоняли из очереди. Когда «изгнанные» возвращались, начинались крики, слезы и даже драки. Но я во всем этом не участвовала. Вернувшись из школы и сменив сестру, я приступала к своей главной задаче - подкараулить тот счастливый момент, когда на горизонте появится истощенная старая кляча, таща за собой будку с хлебом. От него исходил такой дух, что сердце начинало отчаянно биться в предвкушении вожделенного момента. Я помню его до сих пор, потому что это был запах жизни и надежд! Иногда нам, детворе, разрешали помогать разгружать будку и, бросая черные кирпичики в деревянный желоб, мы еще умудрялись подбирать в нем хлебные крошки.
Наверное, именно голод заставил меня хорошо прочувствовать, наконец, что такое война. Он все теснее и плотнее сжимал вокруг нас свое железное кольцо. Мама крутилась, как могла, добывая для нас хоть какую-нибудь пищу. Но все ее усилия лишь изредка приносили плоды – то ей удавалось продать на барахолке что-нибудь из папиных вещей, то старик сосед делился уловом, то в магазине «выкидывали» что-то сверх карточек. Наше положение усугублялось еще тем, что по принятой кем-то разнарядке все население города делилось на металлургов, строителей и прочих. Лучше всех кормили металлургов, потому что они выплавляли сталь, а из стали делали танки, которые сражались с проклятыми фашистами. Строители тоже строили что-то важное, и их кормили хоть и похуже, но вполне достаточно. А вот на долю «прочих», к которым относились и мы, оставалось очень мало. Поэтому очень скоро мы перешли на «натуральное хозяйство». Каждое лето мы отправлялись за город сажать картошку. Ох, как я не любила эти походы! Тащиться пять километров по раскаленному полю с весьма увесистым грузом за плечами было совсем не сладко, но дети войны взрослеют быстро, и мы понимали: не потопаешь – не полопаешь, поработаем сейчас - зимой не будем голодать. И, начисто забыв детские капризы, усердно копали, пололи и (наконец-то!) собирали долгожданный урожай.
Но мы работали не только на своих огородах. Школьников стали посылать в ближайшие колхозы и совхозы. И хотя 3-тий класс, в котором я училась, еще не трогали, но Иркин 5-тый класс уже трудился на полях Родины. И я увязалась с ними. Мама не возражала, считая, видимо, что там будет сытнее. И вот в один прекрасный день, собрав нехитрые пожитки, мы прибыли в совхоз «Молочный» и разместились в огромном сарае. На полу, впритык друг к другу, были постланы матрасы, на которых мы и коротали недолгие летние ночи. Работа была не трудной – обирать червей с капусты. Сначала мы их боялись и брезгливо, двумя пальцами подцепляя их за мягкие спинки, бросали в ведра с водой. Потом привыкли и даже наиболее «красивых» складывали в коробочки для коллекции. С «червей» нас перевели на прополку молочая, от которого наши руки становились белыми, словно вымытыми в молоке. Я так приловчилась к этой работе, что по результатам обгоняла старших подружек, за что получила благодарность от совхозного начальства. Потом меня послали на слет ударников сельского хозяйства. Когда мне предоставили слово, я встала за трибуну и вдруг услышала громкий смех. Смеялись все – и зал , и президиум. Оказалось, что из-за трибуны торчал один бант, а самого «оратора» не было видно. Мне подставили табуретку, и я что-то там торжественно произнесла…
А совсем скоро жизнь научила нас еще одной премудрости: голод – это еще не самое худшее, это еще полбеды, а что настоящая беда – это когда теряешь дорогих и любимых, когда разрушаются города, выжигаются целые деревни и из них огромным потоком бегут люди. Бегут в неизвестность, в никуда, только бы не слышать вой падающих бомб, стрекот пулеметных очередей и треск горящих домов. Вот с такими людьми я и встретилась однажды…
…Возвращаясь как-то после школы, мы с подружками увидели поразившую нас картину. Весь наш огромный двор ( пространство между составленными в букву П домами) был забит людьми. Они сидели на чемоданах, узлах, коробках. В основном, это были женщины и дети разных возрастов. Между ними изредка мелькали и мужчины, что-то громко требующие от управдома, яростно жестикулирующие и готовые, казалось, к боевой схватке. Пропустить такое необычное представление мы, конечно, не могли и, размахивая портфелями, побежали во двор. Вот тут-то я впервые услышала незнакомое и так трудно произносимое слово ЭВАКУИРОВАННЫЕ. Но главное - мы поняли сразу, что эти люди бежали от войны и нуждаются в нашей помощи. Им надо где-то жить, и только мы можем дать им крышу над головой. Я побежала домой и сразу же наткнулась на маму. Она схватила меня за руку:
- Куда это ты несешься?
- Мамочка, там люди без жилья. Давай отдадим кому-нибудь нашу маленькую комнату.
Она показала мне бумагу:
- Не суетись. Я уже получила предписание на троих, нам их пришлют.
- Нет, мамочка, пойдем, выберем сами!
- Людей нельзя выбирать, как товар - кого пришлют, с теми и будем жить.
Но я не слушала и, выдернув руку, побежала во двор. Он заметно поредел, видимо, многие люди уже нашли себе пристанище. Медленно пробираясь среди этой неразберихи, я вдруг заметила девочку. Она сидела на большом узле, одной рукой держа довольно замызганную куклу, а другой, вытирая катившиеся слезы. По виду ей было лет 6-7. Ее голубые глаза и светлые кудряшки сразу привлекли мое внимание. Я подошла к ней:
- Ты чего плачешь?
Она посмотрела на меня и заплакала в полный голос:
- Мама…ушла!
Я подсела к ней на узел:
- Ну, и что? Пошла, наверное, искать квартиру…- не успела я договорить это слово, как меня осенило! Я схватила ее за руку – Хочешь жить с нами? Пойдем!
Девочка недоверчиво посмотрела на меня:
- Ты здесь живешь?
-Ну, да! Вон в третьем подъезде. Пойдем!
Она продолжала сидеть:
- А как тебя зовут?
- Таня, а тебя?
Девочка тряхнула кудряшками и тихо ответила:
- Оленька.
Это ласкательное и такое домашнее имя почему-то рассмешило меня:
- Оленька! – передразнила я. – Так у нас не называются.
- А как? – испуганно спросила она.
- Ну, там Олька или Лелька, как нашу Звонареву. Впрочем, это неважно, пошли.
Она встала, но, взглянув на кучу чемоданов, растерянно спросила:
- А как же это?
Я оглянулась вокруг:
- Ну, это мы мигом! Ты только подожди!
Я собрала вертящихся здесь же мальчишек, и мы дружно поволокли все имущество к нам в квартиру. Вот так и стали Оленька и ее мама Фаина Яковлевна нашими соседями и друзьями на все годы войны. Фаина Яковлевна была медсестрой и скоро стала работать в одном из эвакогоспиталей. Раненых было так много, что под госпитали отдали многие помещения, в том числе нашу школу. А нас перевели в какой-то барак, в котором занятия проходили в три смены. Но нас интересовали совсем не школьные дела. Мы- дворовые ребята – взяли шефство над госпиталем, где работала Фаина Яковлевна, и с удовольствием бежали туда после школы, выполняли самую разнообразную работу – мыли полы в палатах, помогали нянечкам переодевать и менять белье раненым, разносили обед и по просьбе бойцов писали письма их родным. Особенно мы полюбили Васю Хишко, у которого не было обеих кистей рук. Но он скрывал это от своей девушки и диктовал нам бодрые, полные любви и надежд письма. Мы писали и незаметно смахивали слезы, стараясь, чтобы Вася этого не заметил.
Но самым интересным для нас, да, думаю, и для раненых, были наши концерты, которые мы устраивали прямо в палатах. На середину комнаты ставили стул, на который по очереди взбирались «артисты» и изображали, что умели. Ирка читала какие-то дурацкие стихи, выученные еще в детском садике, мальчишки изображали физкультурные пирамиды, громоздясь друг на друга, а мы с Оленькой пели. У нее оказался очень симпатичный голосок, и когда она жалобно вытягивала: « и пока за туманами видеть мог паренек…» эти самые пареньки едва сдерживали, а порой и не сдерживали слез. Но самым большим успехом пользовался наш общий танец-песня с припевом: «Эх, жарны варны, клецки парны…» Что означала эта тарабарщина мы, конечно, не понимали, да и никто не понимал, но разве это было так уж важно? Главное, что бойцы смеялись, хоть на минутку отвлекаясь от своей боли, а мы, видя это, с упоением горланили, приплясывая и притоптывая. « Приходите еще!» - обычно неслось нам вслед, и мы гордые своим успехом не заставляли их долго ждать.
Вот так, между учебой, огородными и общественными делами и проходило наше военное детство и отрочество. Но были в нашей жизни и другие радости. В городе работало несколько эвакуированных Московских и Ленинградских театров, в кино каждую неделю показывали новые фильмы, приезжие музыканты завораживали своим искусством , да и местные не сидели без дела. Все это мы впитывали в себя, обогащая свой внутренний мир, развивая вкус и подспудно, еще не осознанно, выбирали свою жизненную тропинку. Появились и более приземленные, но такие необходимые радости – вкусная еда. Это американцы стали помогать нашей воюющей стране продовольственными товарами. Помню, как в наши руки впервые попал продовольственный паек мясная тушенка, яичный порошок, комбижир и что-то еще. С каким благоговением мы вскрывали банку тушенки, осторожно снимали белоснежный жир,( кажется, он назывался смальцем), на котором потом жарили картошку, и вдыхали пряный запах мяса! Мне до сих пор кажется, что ничего вкуснее я в жизни не ела!
Но настоящая радость пришла с наступлением весны 1945 года. О, это сладкое слово «Победа!» Оно вобрало в себя все , что мы пережили, о чем мечтали и чего каждый день страстно желали. Оно поселило в людях надежду на светлое и обязательно счастливое будущее!
С 2000 года живет в Туле. Первые 5 лет вела на тульском радио музыкально-литературные передачи. С 2006 года активный участник литературного объединения «Пегас». В 2008 году принята в Тульский Союз писателей, а в 2013 году - в Союз писателей России. Автор 12 книг разных жанров, печатается в журналах «Приокские зори», «Пегас» и др.
Это только кажется, что война лишь там, где рвутся снаряды, грохочут танки, с неба сыплются бомбы, и падают, падают на землю раненые и убитые. Да, это война, но она много шире и ужаснее. Она разбрасывает свои страшные щупальца далеко и широко, принося с собой голод, холод, болезни, калеча судьбы людей и превращая заветные мечты в мыльный пузырь.
Добралась она и до маленького уральского городка, где мы жили в те годы. Мы – это мама, старшая сестра Ира и я . Папы уже несколько лет не было с нами, и когда мы заводили о нем разговор, мама хмурилась и коротко отвечала: «Он работает на Севере» и переводила разговор на другие темы. Меня это не особенно волновало, т.к. я все лето была во власти мечты о школе, заранее обзаведясь новеньким блестящим, по-особому пахнущим портфелем, деревянными счетными палочками в маленьких мешочках, лакированным пеналом с несколькими отделениями и, конечно, школьной формой. И оставаясь одна в доме, вертелась перед зеркалом, примеряя коричневое кашемировое платье, то с черным, то с белым передником и мечтая о том счастливом дне, когда я со всем этим богатством отправлюсь первый раз, в первый класс!
Но все произошло совсем не так, как я воображала в своих грезах…
22 июня 1941 года мы с Иркой вышли из театра, где только что посмотрели дневной спектакль «Машенька» Афиногенова, и в недоумении замерли на ступеньках театрального подъезда. Вся площадь была запружена народом. Одни женщины плакали, обнимая мужчин с отрешенными, суровыми лицами, другие прижимали к себе детей и тоже плакали, третьи растерянно оглядывались вокруг, словно ища защиты от кого-то или от чего-то. И над всей этой пестрой толпой витало пугающее слово «война». Мы пробились сквозь толпу и побежали домой. Наша маленькая кухонька была заполнена соседками, которые о чем-то тихо переговаривались.
Мама схватила нас за руки и отвела в комнату:
- На нас напали немцы. Война, понимаете?
Понимали ли мы? Наверное, еще нет - ведь ничего не изменилось. Так же заглядывало в окошко ласковое солнышко, на подоконнике лениво развалился кот Пушок, вкусно пахло только что сваренным борщом. Мы еще не знали, не ощущали, что началась новая полоса жизни, которая принесет нам всем много горя и страданий.
Однако очень скоро стала ощущаться нехватка еды. Появились продовольственные карточки сначала на хлеб, а потом и на все остальное. Продуктов становилось все меньше и меньше, и за ними выстраивались огромные очереди не только днем, но и ночью. Каждый вечер я шла к прикрепленному магазину, где уже толпился народ, и занимала очередь, номер которой мне записывали на тыльной стороне руки. Часам к двум ночи с работы возвращалась мама ( она работала корректором в газете) и сменяла меня. А утром на вахту вставала Ирка, потому что училась во вторую смену и могла подежурить в этих «очередных баталиях». А баталии действительно были, когда начинали переписывать номера и всех отсутствующих выгоняли из очереди. Когда «изгнанные» возвращались, начинались крики, слезы и даже драки. Но я во всем этом не участвовала. Вернувшись из школы и сменив сестру, я приступала к своей главной задаче - подкараулить тот счастливый момент, когда на горизонте появится истощенная старая кляча, таща за собой будку с хлебом. От него исходил такой дух, что сердце начинало отчаянно биться в предвкушении вожделенного момента. Я помню его до сих пор, потому что это был запах жизни и надежд! Иногда нам, детворе, разрешали помогать разгружать будку и, бросая черные кирпичики в деревянный желоб, мы еще умудрялись подбирать в нем хлебные крошки.
Наверное, именно голод заставил меня хорошо прочувствовать, наконец, что такое война. Он все теснее и плотнее сжимал вокруг нас свое железное кольцо. Мама крутилась, как могла, добывая для нас хоть какую-нибудь пищу. Но все ее усилия лишь изредка приносили плоды – то ей удавалось продать на барахолке что-нибудь из папиных вещей, то старик сосед делился уловом, то в магазине «выкидывали» что-то сверх карточек. Наше положение усугублялось еще тем, что по принятой кем-то разнарядке все население города делилось на металлургов, строителей и прочих. Лучше всех кормили металлургов, потому что они выплавляли сталь, а из стали делали танки, которые сражались с проклятыми фашистами. Строители тоже строили что-то важное, и их кормили хоть и похуже, но вполне достаточно. А вот на долю «прочих», к которым относились и мы, оставалось очень мало. Поэтому очень скоро мы перешли на «натуральное хозяйство». Каждое лето мы отправлялись за город сажать картошку. Ох, как я не любила эти походы! Тащиться пять километров по раскаленному полю с весьма увесистым грузом за плечами было совсем не сладко, но дети войны взрослеют быстро, и мы понимали: не потопаешь – не полопаешь, поработаем сейчас - зимой не будем голодать. И, начисто забыв детские капризы, усердно копали, пололи и (наконец-то!) собирали долгожданный урожай.
Но мы работали не только на своих огородах. Школьников стали посылать в ближайшие колхозы и совхозы. И хотя 3-тий класс, в котором я училась, еще не трогали, но Иркин 5-тый класс уже трудился на полях Родины. И я увязалась с ними. Мама не возражала, считая, видимо, что там будет сытнее. И вот в один прекрасный день, собрав нехитрые пожитки, мы прибыли в совхоз «Молочный» и разместились в огромном сарае. На полу, впритык друг к другу, были постланы матрасы, на которых мы и коротали недолгие летние ночи. Работа была не трудной – обирать червей с капусты. Сначала мы их боялись и брезгливо, двумя пальцами подцепляя их за мягкие спинки, бросали в ведра с водой. Потом привыкли и даже наиболее «красивых» складывали в коробочки для коллекции. С «червей» нас перевели на прополку молочая, от которого наши руки становились белыми, словно вымытыми в молоке. Я так приловчилась к этой работе, что по результатам обгоняла старших подружек, за что получила благодарность от совхозного начальства. Потом меня послали на слет ударников сельского хозяйства. Когда мне предоставили слово, я встала за трибуну и вдруг услышала громкий смех. Смеялись все – и зал , и президиум. Оказалось, что из-за трибуны торчал один бант, а самого «оратора» не было видно. Мне подставили табуретку, и я что-то там торжественно произнесла…
А совсем скоро жизнь научила нас еще одной премудрости: голод – это еще не самое худшее, это еще полбеды, а что настоящая беда – это когда теряешь дорогих и любимых, когда разрушаются города, выжигаются целые деревни и из них огромным потоком бегут люди. Бегут в неизвестность, в никуда, только бы не слышать вой падающих бомб, стрекот пулеметных очередей и треск горящих домов. Вот с такими людьми я и встретилась однажды…
…Возвращаясь как-то после школы, мы с подружками увидели поразившую нас картину. Весь наш огромный двор ( пространство между составленными в букву П домами) был забит людьми. Они сидели на чемоданах, узлах, коробках. В основном, это были женщины и дети разных возрастов. Между ними изредка мелькали и мужчины, что-то громко требующие от управдома, яростно жестикулирующие и готовые, казалось, к боевой схватке. Пропустить такое необычное представление мы, конечно, не могли и, размахивая портфелями, побежали во двор. Вот тут-то я впервые услышала незнакомое и так трудно произносимое слово ЭВАКУИРОВАННЫЕ. Но главное - мы поняли сразу, что эти люди бежали от войны и нуждаются в нашей помощи. Им надо где-то жить, и только мы можем дать им крышу над головой. Я побежала домой и сразу же наткнулась на маму. Она схватила меня за руку:
- Куда это ты несешься?
- Мамочка, там люди без жилья. Давай отдадим кому-нибудь нашу маленькую комнату.
Она показала мне бумагу:
- Не суетись. Я уже получила предписание на троих, нам их пришлют.
- Нет, мамочка, пойдем, выберем сами!
- Людей нельзя выбирать, как товар - кого пришлют, с теми и будем жить.
Но я не слушала и, выдернув руку, побежала во двор. Он заметно поредел, видимо, многие люди уже нашли себе пристанище. Медленно пробираясь среди этой неразберихи, я вдруг заметила девочку. Она сидела на большом узле, одной рукой держа довольно замызганную куклу, а другой, вытирая катившиеся слезы. По виду ей было лет 6-7. Ее голубые глаза и светлые кудряшки сразу привлекли мое внимание. Я подошла к ней:
- Ты чего плачешь?
Она посмотрела на меня и заплакала в полный голос:
- Мама…ушла!
Я подсела к ней на узел:
- Ну, и что? Пошла, наверное, искать квартиру…- не успела я договорить это слово, как меня осенило! Я схватила ее за руку – Хочешь жить с нами? Пойдем!
Девочка недоверчиво посмотрела на меня:
- Ты здесь живешь?
-Ну, да! Вон в третьем подъезде. Пойдем!
Она продолжала сидеть:
- А как тебя зовут?
- Таня, а тебя?
Девочка тряхнула кудряшками и тихо ответила:
- Оленька.
Это ласкательное и такое домашнее имя почему-то рассмешило меня:
- Оленька! – передразнила я. – Так у нас не называются.
- А как? – испуганно спросила она.
- Ну, там Олька или Лелька, как нашу Звонареву. Впрочем, это неважно, пошли.
Она встала, но, взглянув на кучу чемоданов, растерянно спросила:
- А как же это?
Я оглянулась вокруг:
- Ну, это мы мигом! Ты только подожди!
Я собрала вертящихся здесь же мальчишек, и мы дружно поволокли все имущество к нам в квартиру. Вот так и стали Оленька и ее мама Фаина Яковлевна нашими соседями и друзьями на все годы войны. Фаина Яковлевна была медсестрой и скоро стала работать в одном из эвакогоспиталей. Раненых было так много, что под госпитали отдали многие помещения, в том числе нашу школу. А нас перевели в какой-то барак, в котором занятия проходили в три смены. Но нас интересовали совсем не школьные дела. Мы- дворовые ребята – взяли шефство над госпиталем, где работала Фаина Яковлевна, и с удовольствием бежали туда после школы, выполняли самую разнообразную работу – мыли полы в палатах, помогали нянечкам переодевать и менять белье раненым, разносили обед и по просьбе бойцов писали письма их родным. Особенно мы полюбили Васю Хишко, у которого не было обеих кистей рук. Но он скрывал это от своей девушки и диктовал нам бодрые, полные любви и надежд письма. Мы писали и незаметно смахивали слезы, стараясь, чтобы Вася этого не заметил.
Но самым интересным для нас, да, думаю, и для раненых, были наши концерты, которые мы устраивали прямо в палатах. На середину комнаты ставили стул, на который по очереди взбирались «артисты» и изображали, что умели. Ирка читала какие-то дурацкие стихи, выученные еще в детском садике, мальчишки изображали физкультурные пирамиды, громоздясь друг на друга, а мы с Оленькой пели. У нее оказался очень симпатичный голосок, и когда она жалобно вытягивала: « и пока за туманами видеть мог паренек…» эти самые пареньки едва сдерживали, а порой и не сдерживали слез. Но самым большим успехом пользовался наш общий танец-песня с припевом: «Эх, жарны варны, клецки парны…» Что означала эта тарабарщина мы, конечно, не понимали, да и никто не понимал, но разве это было так уж важно? Главное, что бойцы смеялись, хоть на минутку отвлекаясь от своей боли, а мы, видя это, с упоением горланили, приплясывая и притоптывая. « Приходите еще!» - обычно неслось нам вслед, и мы гордые своим успехом не заставляли их долго ждать.
Вот так, между учебой, огородными и общественными делами и проходило наше военное детство и отрочество. Но были в нашей жизни и другие радости. В городе работало несколько эвакуированных Московских и Ленинградских театров, в кино каждую неделю показывали новые фильмы, приезжие музыканты завораживали своим искусством , да и местные не сидели без дела. Все это мы впитывали в себя, обогащая свой внутренний мир, развивая вкус и подспудно, еще не осознанно, выбирали свою жизненную тропинку. Появились и более приземленные, но такие необходимые радости – вкусная еда. Это американцы стали помогать нашей воюющей стране продовольственными товарами. Помню, как в наши руки впервые попал продовольственный паек мясная тушенка, яичный порошок, комбижир и что-то еще. С каким благоговением мы вскрывали банку тушенки, осторожно снимали белоснежный жир,( кажется, он назывался смальцем), на котором потом жарили картошку, и вдыхали пряный запах мяса! Мне до сих пор кажется, что ничего вкуснее я в жизни не ела!
Но настоящая радость пришла с наступлением весны 1945 года. О, это сладкое слово «Победа!» Оно вобрало в себя все , что мы пережили, о чем мечтали и чего каждый день страстно желали. Оно поселило в людях надежду на светлое и обязательно счастливое будущее!
1 комментарий:
Дорогая Тамара Михайловна! Я Вас обожаю. Спасибо Вам за всё! И за эти воспоминания тоже. Теперь, как никогда раньше, я ощущаю душевное родство с Вами. Ваш ученик Сергей Бантуров.
Отправить комментарий