В доме старосты
Утром 11 января 1942 г. хорошо позавтракав, Петр стал собираться уходить в свою деревню к братьям. Перед уходом он упросил хозяина оставить меня у себя, а своего постояльца- окруженца выгнать. На это была согласна его жена. Однако слова своего они не сдержали и выпроводили меня, так как хозяйка не могла расстаться с жильцом и таким образом по-влияла на мужа, который через три дня предложил мне покинуть их дом. Мне кажется при-чина была такая. Мы с Петром планировали немного в их деревне задержаться, подкрепиться физически, а затем продолжить свой путь на Восток, чтобы перейти фронт, уйти к своим или найти партизан. Вероятно Петр по-родственному рассказал своей двоюродной сестре о нашем плане, а она мужу – поэтому, мне кажется, они быстро выгнали меня. 12 января 1942 г. чувствую слабость и недомогание. Оказывается, я уже заболел брюшным тифом. И вот в этот момент мне было приказано покинуть их дом. Нетрудно дога-даться, в каком состоянии и смятении я был. Кто может меня принять в таком болезненном состоянии? Правда, перед уходом хозяин указал мне адрес одной одинокой старушки, которая нуждается в рабочей силе, и уверял, что она с радостью примет меня. Но стоило только мне войти в ее дом и сказать этой одинокой женщине, что прислал меня староста, она тут же пришла в ярость, начала проклинать его: «Ах, мучитель, изверг, немецкий холуй. Мало ему, что всех ограбил, да еще посылает нахлебников. Ну погоди! Как только придут наши, я первая советским органам доложу о его проделках. Он, мерзавец, не только все дочиста заставлял отдавать фашистам, еще требовал снабжать его лично курами, яйцами и самогоном. Однажды ночью припожаловал ко мне, стучится в дверь и на ломаном русском и немецком языке кричал: «Матка, открывай дверь, давай яйки и закуски».» Потом эта женщина стихла, посмотрела на меня и спросила: откуда я родом и как по-пал сюда? Я кратко пояснил, что выхожу из окружения. Хозяйка посочувствовала мне и сказала, что не против принять меня, но мне нечем кормить: хлеба нет, осталась немного картофеля – не знаю, чем будут сажать огород! С тяжелым чувством покидая этот дом, обошел еще несколько домов. Но никто не пустил даже переночевать, не говоря уже об отказе в куске хлеба. В этот день разыгралась непогода. Свирепствовала вьюга. Ветер пронизывал до костей. Уже наступил вечер. Решил вернуться к старосте и упросил его еще ночь переночевать. Утром со слезами прошу хозяина, чтобы он помог мне временно устроиться. Но он сослался на занятость и указал еще один адрес. С удрученным настроением покидал я этот дом. Но вскоре староста догоняет меня и говорит: «Ладно, сейчас устрою тебя к одной женщине…» И придя к ней в дом, староста торжественно заявил: «Ну, молодуха, смотри, какого работника я привел к тебе? Он мастер на все руки и швец, и жнец, и дудец. Благодарить будешь меня.» Хозяйка действительно была молодая, как артистка, волосы навиты. Окинув меня с ног до головы своими голубыми глазами, слегка улыбнулась и с досадой сказала: «У меня не похоронное бюро. Он же завтра ноги задерет(Умрет), придется хоронить его. Нет, мне такой не нужен. Действительно мой вид был неприглядный. Я имел длинную бороду с усами и вы-глядел как скелет. Выйдя из этого дома, «мой сват», обращаясь ко мне, говорит: «Ну, братец, ничего не поделаешь. Иди в другую деревню. Она недалеко. Там живут похлебнее, скорей устроишься.» И тут же староста зашагал к себе домой.
В деревне Балутино
С поникшей головой пошел в соседнюю деревню. Погода была неважная, была метель, дул сильный ветер. Дороги почти не было видно, всюду сугробы, идти было трудно. С трудом передвигая ноги, чувствую, что нездоров. Не покидала тревожная мысль: вдруг я свалюсь, что будет со мной? Зима лютая, замерзну на дороге. Если здорового не пускают, а больного и подавно. Значит – верная смерть. С трудом добрел до деревни. Зашел в один дом – отказ. Еще посетил несколько домов – никто не накормил и не оставил ночевать. По совету жителей пошел к местному старосте. Здесь я был принят враждебно, он даже учинил допрос, кто я и откуда и как оказался в их деревне? Но когда узнал, что я товарищ их земляка Селиванова Петра, староста, наконец, указал дом, где можно переночевать.
Последнее пристанище
Подхожу к указанному дому, но он не похож на строение. Весь обложен соломой, виднелись только два маленьких окошка и крыша с трубой. Когда вошел в дом, я обомлел. Там у двери да и сама дверь заиндевели изморозью. Стоящая с водой кадка покрыта льдом. В углу сидит женщина в полушубке, покрытая теплым платком и в варежках. Узнав, что я послан старостой, хозяйка удивилась и сказала: «Неужели у него нет человеческого сердца? Куда он послал? Разве не знает, что мы в таком доме живем?..Ты замерзнешь у нас! Мы на печке спим под тулупом и то мерзнем. Ладно, занимай вот те нары.» Указав мне около печки: «Да смотри, не замерзни. У меня лишней одежды нет и одеял тоже.» Я тут же улегся на голых досках нар и впал в забытье. На следующее утро я подняться не мог и упросил хозяйку оставить меня еще на одну ночь. Она согласилась. Эта ночь была особенно трудной. Болезнь окончательно меня свалила. Всю ночь бредил и беспрерывно звал жену, дочь и мать.
В изоляторе
Хозяйка, видя, что я не могу подняться, запрягла лошадь и свезла меня в тифозный изолятор, который находился в 5-ти километрах от этой деревни. До войны это здание было школой, а когда немцы оккупировали Смоленскую область и стала распространяться эпидемия тифа, школа превратилась в больницу. Содержалась она местными жителями: они при-возили топливо, продовольствие, картофель , хлеб и пшено. Штат этой больницы состоял из врача, медсестры и завхоза – бывший директор этой школы. Этот человек был опасный для советских людей… Когда я прибыл в изолятор, меня с саней на носилках внесли в коридор, раздели до-гола и опустили в холодную воду деревянного чана. В этот момент я пришел в сознание. Когда вытащили из чана, завхоз одел меня в свое белье и отволок в помещение. Там уложили на голые доски топчана, который стоял около окна и накрыли шинелью. 10-го февраля 1942 года я пришел в сознание. От медсестры узнал, что меня в больницу привезли 31 января 1942 г. и с тех пор я не приходил в сознание. Температура доходила до 410 , но чтобы понизить ее у нас не было лекарств, и мы заменяли снегом и льдом. «Я всю ночь, - рассказывала медсестра, - не отходила от тебя и беспрерывно приносила снег и клала на голову, но ты не приходил в себя. Мы с врачом не думали, что ты останешься живым. Но, к счастью, твой организм поборол сыпной тиф, теперь ты будешь жив». От нее я узнал, что я одиннадцать суток лежал без сознания и ничего не ел. Кроме того, она по секрету рассказала про завхоза, который пытался меня передать в гестапо, как советского разведчика. Он нашел у тебя блокнот и карту в кармане и держит у себя. Но врач не разрешил ему звонить в г. Красный военной немецкой контрразведке и заявил: «Когда вылечу больного, тогда можешь делать, что хочешь.» Эта сестра предупредила меня быть осторожным при разговоре с завхозом. Он обязательно скоро придет к тебе, так как он очень заинтересован твоей личностью. Все время спрашивает о твоем самочувствии. В заключение медсестра поведала, кто она и кратко рассказала, что родом из Армении, призвана в Красную Армию. Находясь в районе Смоленска, их госпиталь попал в руки немцев, с ним она и попала в плен. Затем, когда открылся этот госпиталь, ее прислали сюда. Сестра заверила меня, что бы я верил ей. Она своя – советская и поможет бежать из этого изолятора. Сообщила она и то, что ей удалось переправить за линию фронта, шесть советских коммунистов и просила об этом никому не говорить. Наконец я стал получать жидкий суп и кусочек хлеба два раза в день, но этого было мало… Через два дня свой топчан я покинул. Меня поместили на другой, где было тепло. Вскоре произошло осложнение на ноги и я ходить не мог. Боль была адская, порой кричал на крик. Напротив меня лежал тоже какой-то бывший окруженец, который часто пел песни. Это раздражало меня. Однажды этот больной не выдержал моего крика, сказав: «Почему ты кричишь? Посмотри на меня, у меня тяжелая болезнь, все ноги черные(Антонов огонь) и я терплю, боль утоляю песнями. Этот больной поведал о себе. Он – спортсмен, родом из Горького, попал в окружение. Затем пристроился к одному хозяину. Работал у него как вол, но он оказался извергом, кормил плохо. Поместил меня на лавку, около двери. Избу топил плохо и в один морозный день – ночь я лежал в нагольных сапогах и отморозил ноги. Вскоре ноги опухли, пришлось разрезать сапоги и тут обнаружил и черноту ног – началась гангрена.» Вскоре этого больного отправили в г. Красный и ампутировали обе ноги.
Продолжение публикации
Предыдущая часть публикации
Предисловие к публикации
Утром 11 января 1942 г. хорошо позавтракав, Петр стал собираться уходить в свою деревню к братьям. Перед уходом он упросил хозяина оставить меня у себя, а своего постояльца- окруженца выгнать. На это была согласна его жена. Однако слова своего они не сдержали и выпроводили меня, так как хозяйка не могла расстаться с жильцом и таким образом по-влияла на мужа, который через три дня предложил мне покинуть их дом. Мне кажется при-чина была такая. Мы с Петром планировали немного в их деревне задержаться, подкрепиться физически, а затем продолжить свой путь на Восток, чтобы перейти фронт, уйти к своим или найти партизан. Вероятно Петр по-родственному рассказал своей двоюродной сестре о нашем плане, а она мужу – поэтому, мне кажется, они быстро выгнали меня. 12 января 1942 г. чувствую слабость и недомогание. Оказывается, я уже заболел брюшным тифом. И вот в этот момент мне было приказано покинуть их дом. Нетрудно дога-даться, в каком состоянии и смятении я был. Кто может меня принять в таком болезненном состоянии? Правда, перед уходом хозяин указал мне адрес одной одинокой старушки, которая нуждается в рабочей силе, и уверял, что она с радостью примет меня. Но стоило только мне войти в ее дом и сказать этой одинокой женщине, что прислал меня староста, она тут же пришла в ярость, начала проклинать его: «Ах, мучитель, изверг, немецкий холуй. Мало ему, что всех ограбил, да еще посылает нахлебников. Ну погоди! Как только придут наши, я первая советским органам доложу о его проделках. Он, мерзавец, не только все дочиста заставлял отдавать фашистам, еще требовал снабжать его лично курами, яйцами и самогоном. Однажды ночью припожаловал ко мне, стучится в дверь и на ломаном русском и немецком языке кричал: «Матка, открывай дверь, давай яйки и закуски».» Потом эта женщина стихла, посмотрела на меня и спросила: откуда я родом и как по-пал сюда? Я кратко пояснил, что выхожу из окружения. Хозяйка посочувствовала мне и сказала, что не против принять меня, но мне нечем кормить: хлеба нет, осталась немного картофеля – не знаю, чем будут сажать огород! С тяжелым чувством покидая этот дом, обошел еще несколько домов. Но никто не пустил даже переночевать, не говоря уже об отказе в куске хлеба. В этот день разыгралась непогода. Свирепствовала вьюга. Ветер пронизывал до костей. Уже наступил вечер. Решил вернуться к старосте и упросил его еще ночь переночевать. Утром со слезами прошу хозяина, чтобы он помог мне временно устроиться. Но он сослался на занятость и указал еще один адрес. С удрученным настроением покидал я этот дом. Но вскоре староста догоняет меня и говорит: «Ладно, сейчас устрою тебя к одной женщине…» И придя к ней в дом, староста торжественно заявил: «Ну, молодуха, смотри, какого работника я привел к тебе? Он мастер на все руки и швец, и жнец, и дудец. Благодарить будешь меня.» Хозяйка действительно была молодая, как артистка, волосы навиты. Окинув меня с ног до головы своими голубыми глазами, слегка улыбнулась и с досадой сказала: «У меня не похоронное бюро. Он же завтра ноги задерет(Умрет), придется хоронить его. Нет, мне такой не нужен. Действительно мой вид был неприглядный. Я имел длинную бороду с усами и вы-глядел как скелет. Выйдя из этого дома, «мой сват», обращаясь ко мне, говорит: «Ну, братец, ничего не поделаешь. Иди в другую деревню. Она недалеко. Там живут похлебнее, скорей устроишься.» И тут же староста зашагал к себе домой.
В деревне Балутино
С поникшей головой пошел в соседнюю деревню. Погода была неважная, была метель, дул сильный ветер. Дороги почти не было видно, всюду сугробы, идти было трудно. С трудом передвигая ноги, чувствую, что нездоров. Не покидала тревожная мысль: вдруг я свалюсь, что будет со мной? Зима лютая, замерзну на дороге. Если здорового не пускают, а больного и подавно. Значит – верная смерть. С трудом добрел до деревни. Зашел в один дом – отказ. Еще посетил несколько домов – никто не накормил и не оставил ночевать. По совету жителей пошел к местному старосте. Здесь я был принят враждебно, он даже учинил допрос, кто я и откуда и как оказался в их деревне? Но когда узнал, что я товарищ их земляка Селиванова Петра, староста, наконец, указал дом, где можно переночевать.
Последнее пристанище
Подхожу к указанному дому, но он не похож на строение. Весь обложен соломой, виднелись только два маленьких окошка и крыша с трубой. Когда вошел в дом, я обомлел. Там у двери да и сама дверь заиндевели изморозью. Стоящая с водой кадка покрыта льдом. В углу сидит женщина в полушубке, покрытая теплым платком и в варежках. Узнав, что я послан старостой, хозяйка удивилась и сказала: «Неужели у него нет человеческого сердца? Куда он послал? Разве не знает, что мы в таком доме живем?..Ты замерзнешь у нас! Мы на печке спим под тулупом и то мерзнем. Ладно, занимай вот те нары.» Указав мне около печки: «Да смотри, не замерзни. У меня лишней одежды нет и одеял тоже.» Я тут же улегся на голых досках нар и впал в забытье. На следующее утро я подняться не мог и упросил хозяйку оставить меня еще на одну ночь. Она согласилась. Эта ночь была особенно трудной. Болезнь окончательно меня свалила. Всю ночь бредил и беспрерывно звал жену, дочь и мать.
В изоляторе
Хозяйка, видя, что я не могу подняться, запрягла лошадь и свезла меня в тифозный изолятор, который находился в 5-ти километрах от этой деревни. До войны это здание было школой, а когда немцы оккупировали Смоленскую область и стала распространяться эпидемия тифа, школа превратилась в больницу. Содержалась она местными жителями: они при-возили топливо, продовольствие, картофель , хлеб и пшено. Штат этой больницы состоял из врача, медсестры и завхоза – бывший директор этой школы. Этот человек был опасный для советских людей… Когда я прибыл в изолятор, меня с саней на носилках внесли в коридор, раздели до-гола и опустили в холодную воду деревянного чана. В этот момент я пришел в сознание. Когда вытащили из чана, завхоз одел меня в свое белье и отволок в помещение. Там уложили на голые доски топчана, который стоял около окна и накрыли шинелью. 10-го февраля 1942 года я пришел в сознание. От медсестры узнал, что меня в больницу привезли 31 января 1942 г. и с тех пор я не приходил в сознание. Температура доходила до 410 , но чтобы понизить ее у нас не было лекарств, и мы заменяли снегом и льдом. «Я всю ночь, - рассказывала медсестра, - не отходила от тебя и беспрерывно приносила снег и клала на голову, но ты не приходил в себя. Мы с врачом не думали, что ты останешься живым. Но, к счастью, твой организм поборол сыпной тиф, теперь ты будешь жив». От нее я узнал, что я одиннадцать суток лежал без сознания и ничего не ел. Кроме того, она по секрету рассказала про завхоза, который пытался меня передать в гестапо, как советского разведчика. Он нашел у тебя блокнот и карту в кармане и держит у себя. Но врач не разрешил ему звонить в г. Красный военной немецкой контрразведке и заявил: «Когда вылечу больного, тогда можешь делать, что хочешь.» Эта сестра предупредила меня быть осторожным при разговоре с завхозом. Он обязательно скоро придет к тебе, так как он очень заинтересован твоей личностью. Все время спрашивает о твоем самочувствии. В заключение медсестра поведала, кто она и кратко рассказала, что родом из Армении, призвана в Красную Армию. Находясь в районе Смоленска, их госпиталь попал в руки немцев, с ним она и попала в плен. Затем, когда открылся этот госпиталь, ее прислали сюда. Сестра заверила меня, что бы я верил ей. Она своя – советская и поможет бежать из этого изолятора. Сообщила она и то, что ей удалось переправить за линию фронта, шесть советских коммунистов и просила об этом никому не говорить. Наконец я стал получать жидкий суп и кусочек хлеба два раза в день, но этого было мало… Через два дня свой топчан я покинул. Меня поместили на другой, где было тепло. Вскоре произошло осложнение на ноги и я ходить не мог. Боль была адская, порой кричал на крик. Напротив меня лежал тоже какой-то бывший окруженец, который часто пел песни. Это раздражало меня. Однажды этот больной не выдержал моего крика, сказав: «Почему ты кричишь? Посмотри на меня, у меня тяжелая болезнь, все ноги черные(Антонов огонь) и я терплю, боль утоляю песнями. Этот больной поведал о себе. Он – спортсмен, родом из Горького, попал в окружение. Затем пристроился к одному хозяину. Работал у него как вол, но он оказался извергом, кормил плохо. Поместил меня на лавку, около двери. Избу топил плохо и в один морозный день – ночь я лежал в нагольных сапогах и отморозил ноги. Вскоре ноги опухли, пришлось разрезать сапоги и тут обнаружил и черноту ног – началась гангрена.» Вскоре этого больного отправили в г. Красный и ампутировали обе ноги.
Продолжение публикации
Предыдущая часть публикации
Предисловие к публикации
Комментариев нет:
Отправить комментарий