В централе
Примерно через два-три дня после расправы, из этого кровавого лагеря IV началось отправление советских военнопленных в центральный Каунасский лагерь, который находился в бывших царских николаевских казармах. Первая партия состояла из 50-ти человек, в это число попал я и мой товарищ Крутилин. Группу вывели из лагеря под конвоем и усадили на косогоре. Вскоре из Централа при-был офицер, принял нас по счету, тут же приказал удалиться лагерному конвою и стал знакомить с остановкой. Прежде всего, рассказал о себе, что он сам тоже русский, житель Ленинграда, служил в Красной Армии в чине полковника и еще до начала войны эмигрировал за границу, увидев наш истерзанный скорбный вид, вроде сочувственно сказал, что знает, как в этом лагере из-девались над нами. Здесь этого не происходит. В то же время, заметив нашу радость, тут же сказал, что они тоже наказывают виновников. Мы насторожились и слушаем. Офицер поясняет, что для провинившихся наказания такие: его сажают в специальный карцер и содержат на скупом пайке и одной воде. Перед тем, как поместить виновника в карцер, его сначала люди перевоспитывают; например, ставят по стойке «смирно», один воспитатель закручивает его руки за спину и крепко держит, а второй бьет пинком сапога по причинному месту, пока тот потеряет сознание, и если виновник останется живым, его помещают в карцер». На этом рассказ кончился и мы тронулись в путь. Придя в лагерь, нас разместили в кирпичном здании. Это помещение вместе с нами оказалось заполненным битком. Режим лагеря нельзя сравнить с лагерем IV, - он был слабее, хотя питание и рацион были те же, но качество его было лучше, главное , не было плесневелого хлеба и баланды. Картофельная баланда жидкая и в ней не видно было очисток. Кроме того, за все время майского пребывания в лагере здесь не было массовых издевательств, но практиковались одиночные смертельные пытки. Даже человек за неосторожно высказанное слово подвергался нечеловеческим пыткам, тем, о которых нам рассказал офицер в должности зам.коменданта (но более подробно мы узнали от одного русского полицая). Провинившегося раздевали до гола, сажали в подвал, куда напускалась холодная вода до колен ног. Пища ему не давалась, вода - тоже, спать ему было негде и здесь он заканчивал в муках свою жизнь. Все это происходило скрыто от людских глаз советских военнопленных.
Итак, прибыв в новый лагерь, прежде чем ввести в казарму, нашу группу подвергли обыску. В моем кармане полицай обнаружил географическую карту бывшей России 1914 го-да издания, которую я взял из своего дома, убывая на фронт. Полицай стал обвинять меня в том, что я собираюсь совершить побег, пригрозил, что он доложит начальству лагеря. Тут я не на шутку встревожился и думал – не избежать пыток. Вижу, полицай заинтересовался моими новыми шерстяными перчатками. Я предложил их ему – как видно они и спасли меня от наказания, хотя и жаль было лишаться их – это память моей родной матери, которая дала их мне при отправлении на фронт. Но жизнь была дороже вещей. На следующий день и последующие дни нас немцы гоняли на различные работы, в том числе и на резку дров для газогенераторных машин. Мы с Крутилиным договорились о тормозе в работе, что и делали. Однако в последние дни работы немец обнаружил нашу медлительность и расценил как саботаж, строго предупредил об этом, все время не выпускал нас из виду. Хочется коснуться вопроса товарищества. Среди военнопленных, в частности с тов. Крутилиным, по духу он был советским человеком, а вот настоящим товарищем он не был. Например, ему удалось получить пару сигарет, он выменял их на баланду и все съел один, не поделившись со мной. Мне было обидно, ведь я с ним делился калымом. После войны я не раз слышал и даже читал в книгах, что в лагерях среди военнопленных существовало крепкое взаимное товарищество. Но я прошел через многие лагеря и ни-где не видел этого, а наоборот, только – индивидуализм и эгоизм. Каждый пекся только о себе и только, как бы выжить… ЗНАКОМСТВО С ПОЛИЦАЕМ В центральном лагере, полицаи в основном были из украинцев, вели они себя сдержанно и подчинялись режиму лагеря, хотя в душе они были зверями. Среди них находился один русский, он и заинтересовал нас с Крутилиным. Мы осторожно стали за ним следить, а затем, когда сблизились и установили, что он не враг – наше доверие он оправдал. Сообщал новости фронтовых боев, действия местной администрации – о пытках в спец.помещении и карцере, о засылке к нам своего наблюдателя( наседки), который должен сообщить о поведении советских военнопленных. Получив такие сведения, мы с Крутилиным старались тут же предупредить своих товарищей и все-таки один из них был выдан провокатором. Прошел в карцере все мучения и погиб, о всем этом нам сообщил наш полицай. Не знаю, чем мы с Крутилиным могли заслужить его доверие к нам и получать от незнакомого полицая такие важные сведения? В то эе время мы удивились, как ему удалось найти общий язык с западными украинцами и не вызвать их подозрения? Этот полицай был осторожен. При немцах был строгий, казался неподкупным, но стоило ему оказаться наедине – сию же минуту преображался совершенно в другого человека… Однако был осторожен. Например, когда мы вошли к нему в доверие, он и тут не расслаблялся, как правило, проходя мимо нас, на ходу кратко сообщал новости, а если не смог закончить, то договаривал в следующую встречу. И часто предупреждал все держать в секрете… Для нас он остался загадкой: как ему удалось пробраться в эту немецкую свору и быть в курсе фашистских планов? Мне кажется, что этот полицай был советский разведчик и заслан для подпольной работы среди советских военнопленных. ОПЛОШНОСТЬ Вспоминается такой случай. Как-то послали меня с незнакомой группой людей за картофелем, который находился в бункере (в поле) в пяти километрах от лагеря. Дали нам телегу (повозку) и мы отправились в путь. Нас всего было 8 человек. Пустая повозка не тяготила нас, но когда загрузив ее до отказа, повезли – тащить было тяжело. Часто застревали в колдобинах, но немецкие конвоиры подгоняли нас. Особенно тяжело было мне, будучи коренным (вместо лошади). Трудно было владеть оглоблями, а пристяжной совершенно не помогал. Я ему сделал замечание, но он на это не реагировал. Выйдя из терпения, я обругал его и этот украинец в ответ назвал меня «кацапом» и издеваясь говорит: «Дуйся, вези, это вам не Россия». Я ему говорю в ответ, что он такой же, как я и обязан помогать, а затем добавил: «Тебе что же, не нравится вместе тянуть лямку? Немцы не доверили тебе оружие, так мы не виноваты». Он пригрозил сообщить полицейскому управлению, будто я – большевистский агитатор. Эта угроза не радовала меня. Когда прибыли в лагерь, украинец бегом побежал в управление с сообщением. На мое счастье, мимо нас проходила группа пленных с работы, я незаметно пристроился к ней и пришел в свою казарму и все маскировался, думал, разыщут. Но обошлось благополучно. Здесь, куда привезли картошку, я в последний раз увидел своего земляка Касаткина. Он находился в добровольческой команде, изолированной от наших казарм.
Продолжение публикации
Предыдущая часть публикации
Предисловие к публикации
Примерно через два-три дня после расправы, из этого кровавого лагеря IV началось отправление советских военнопленных в центральный Каунасский лагерь, который находился в бывших царских николаевских казармах. Первая партия состояла из 50-ти человек, в это число попал я и мой товарищ Крутилин. Группу вывели из лагеря под конвоем и усадили на косогоре. Вскоре из Централа при-был офицер, принял нас по счету, тут же приказал удалиться лагерному конвою и стал знакомить с остановкой. Прежде всего, рассказал о себе, что он сам тоже русский, житель Ленинграда, служил в Красной Армии в чине полковника и еще до начала войны эмигрировал за границу, увидев наш истерзанный скорбный вид, вроде сочувственно сказал, что знает, как в этом лагере из-девались над нами. Здесь этого не происходит. В то же время, заметив нашу радость, тут же сказал, что они тоже наказывают виновников. Мы насторожились и слушаем. Офицер поясняет, что для провинившихся наказания такие: его сажают в специальный карцер и содержат на скупом пайке и одной воде. Перед тем, как поместить виновника в карцер, его сначала люди перевоспитывают; например, ставят по стойке «смирно», один воспитатель закручивает его руки за спину и крепко держит, а второй бьет пинком сапога по причинному месту, пока тот потеряет сознание, и если виновник останется живым, его помещают в карцер». На этом рассказ кончился и мы тронулись в путь. Придя в лагерь, нас разместили в кирпичном здании. Это помещение вместе с нами оказалось заполненным битком. Режим лагеря нельзя сравнить с лагерем IV, - он был слабее, хотя питание и рацион были те же, но качество его было лучше, главное , не было плесневелого хлеба и баланды. Картофельная баланда жидкая и в ней не видно было очисток. Кроме того, за все время майского пребывания в лагере здесь не было массовых издевательств, но практиковались одиночные смертельные пытки. Даже человек за неосторожно высказанное слово подвергался нечеловеческим пыткам, тем, о которых нам рассказал офицер в должности зам.коменданта (но более подробно мы узнали от одного русского полицая). Провинившегося раздевали до гола, сажали в подвал, куда напускалась холодная вода до колен ног. Пища ему не давалась, вода - тоже, спать ему было негде и здесь он заканчивал в муках свою жизнь. Все это происходило скрыто от людских глаз советских военнопленных.
Итак, прибыв в новый лагерь, прежде чем ввести в казарму, нашу группу подвергли обыску. В моем кармане полицай обнаружил географическую карту бывшей России 1914 го-да издания, которую я взял из своего дома, убывая на фронт. Полицай стал обвинять меня в том, что я собираюсь совершить побег, пригрозил, что он доложит начальству лагеря. Тут я не на шутку встревожился и думал – не избежать пыток. Вижу, полицай заинтересовался моими новыми шерстяными перчатками. Я предложил их ему – как видно они и спасли меня от наказания, хотя и жаль было лишаться их – это память моей родной матери, которая дала их мне при отправлении на фронт. Но жизнь была дороже вещей. На следующий день и последующие дни нас немцы гоняли на различные работы, в том числе и на резку дров для газогенераторных машин. Мы с Крутилиным договорились о тормозе в работе, что и делали. Однако в последние дни работы немец обнаружил нашу медлительность и расценил как саботаж, строго предупредил об этом, все время не выпускал нас из виду. Хочется коснуться вопроса товарищества. Среди военнопленных, в частности с тов. Крутилиным, по духу он был советским человеком, а вот настоящим товарищем он не был. Например, ему удалось получить пару сигарет, он выменял их на баланду и все съел один, не поделившись со мной. Мне было обидно, ведь я с ним делился калымом. После войны я не раз слышал и даже читал в книгах, что в лагерях среди военнопленных существовало крепкое взаимное товарищество. Но я прошел через многие лагеря и ни-где не видел этого, а наоборот, только – индивидуализм и эгоизм. Каждый пекся только о себе и только, как бы выжить… ЗНАКОМСТВО С ПОЛИЦАЕМ В центральном лагере, полицаи в основном были из украинцев, вели они себя сдержанно и подчинялись режиму лагеря, хотя в душе они были зверями. Среди них находился один русский, он и заинтересовал нас с Крутилиным. Мы осторожно стали за ним следить, а затем, когда сблизились и установили, что он не враг – наше доверие он оправдал. Сообщал новости фронтовых боев, действия местной администрации – о пытках в спец.помещении и карцере, о засылке к нам своего наблюдателя( наседки), который должен сообщить о поведении советских военнопленных. Получив такие сведения, мы с Крутилиным старались тут же предупредить своих товарищей и все-таки один из них был выдан провокатором. Прошел в карцере все мучения и погиб, о всем этом нам сообщил наш полицай. Не знаю, чем мы с Крутилиным могли заслужить его доверие к нам и получать от незнакомого полицая такие важные сведения? В то эе время мы удивились, как ему удалось найти общий язык с западными украинцами и не вызвать их подозрения? Этот полицай был осторожен. При немцах был строгий, казался неподкупным, но стоило ему оказаться наедине – сию же минуту преображался совершенно в другого человека… Однако был осторожен. Например, когда мы вошли к нему в доверие, он и тут не расслаблялся, как правило, проходя мимо нас, на ходу кратко сообщал новости, а если не смог закончить, то договаривал в следующую встречу. И часто предупреждал все держать в секрете… Для нас он остался загадкой: как ему удалось пробраться в эту немецкую свору и быть в курсе фашистских планов? Мне кажется, что этот полицай был советский разведчик и заслан для подпольной работы среди советских военнопленных. ОПЛОШНОСТЬ Вспоминается такой случай. Как-то послали меня с незнакомой группой людей за картофелем, который находился в бункере (в поле) в пяти километрах от лагеря. Дали нам телегу (повозку) и мы отправились в путь. Нас всего было 8 человек. Пустая повозка не тяготила нас, но когда загрузив ее до отказа, повезли – тащить было тяжело. Часто застревали в колдобинах, но немецкие конвоиры подгоняли нас. Особенно тяжело было мне, будучи коренным (вместо лошади). Трудно было владеть оглоблями, а пристяжной совершенно не помогал. Я ему сделал замечание, но он на это не реагировал. Выйдя из терпения, я обругал его и этот украинец в ответ назвал меня «кацапом» и издеваясь говорит: «Дуйся, вези, это вам не Россия». Я ему говорю в ответ, что он такой же, как я и обязан помогать, а затем добавил: «Тебе что же, не нравится вместе тянуть лямку? Немцы не доверили тебе оружие, так мы не виноваты». Он пригрозил сообщить полицейскому управлению, будто я – большевистский агитатор. Эта угроза не радовала меня. Когда прибыли в лагерь, украинец бегом побежал в управление с сообщением. На мое счастье, мимо нас проходила группа пленных с работы, я незаметно пристроился к ней и пришел в свою казарму и все маскировался, думал, разыщут. Но обошлось благополучно. Здесь, куда привезли картошку, я в последний раз увидел своего земляка Касаткина. Он находился в добровольческой команде, изолированной от наших казарм.
Продолжение публикации
Предыдущая часть публикации
Предисловие к публикации
.jpg)
Комментариев нет:
Отправить комментарий