Как я жалею теперь, что не записывала папиных рассказов о войне. Отец был замечательным рассказчиком. Каждый год на День Победы его приглашали выступить перед учащимися школ и кулинарного колледжа, где он одно время вел обязательный предмет - военное дело. Мой отец, Мальковский Николай Степанович, был кадровым военным, подполковником запаса. Перед выступлениями он волновался, готовился к ним, что-то записывал. Даже записки эти не сохранились! Рассказов было много - из года в год он никогда не повторялся. Мне потом преподаватели колледжа рассказывали, как его слушали ребята, далеко не самые прилежные и воспитанные современные парни и девушки. Он говорил – и в зале постепенно прекращались возня и шепот. Однажды девочка, которой дали задание подарить ветерану цветы после его выступления, так заслушалась, что забыла о поручении и осталась сидеть с букетом за кулисами. Ее растолкали, и она побежала за ним по сцене, когда он уже спускался в зрительный зал. К сожалению, мне не пришлось слышать его публичных выступлений. А в домашнем застолье - к моим родителям всегда 9-го мая приходили друзья и родные – святой День, - я всегда внутренне раздваивалась между желанием слушать воспоминания отца о войне, расспрашивать о подробностях, и желанием отвлечь его от этих воспоминаний - так горьки они были. В последние годы он уже не мог сдерживать слезы, вспоминая пережитое, и сам удивлялся, каким чудом остался жив.
Мне думается, что отца потому было так интересно слушать, что, помимо того, что он умел четко и ярко представить картину событий (память у него до последних дней была отличная), он никогда не врал. Вот один эпизод его воспоминаний.
Представьте: в разгар войны, в 43-ем, гвардии сержанту Николаю Мальковскому было всего 19 лет. Мальчишка по сути, который до войны дальше районного городка Ливны, что в Орловской области, нигде не бывал. А может, хорошо, что мальчишка - мальчишки в свою близкую смерть не верят. Позади уже были курсы молодого бойца в запасном полку, затем направление на Брянский фронт наводчиком противотанкового ружья, потом - школа сержантов, после окончания которой он стал пулеметчиком-радистом танка Т-34.
И вот бой за деревню Прохоровка под Курском – самое пекло было на Курской дуге. Деревню заняли немцы. Танк подбили, командира экипажа убили. Под завесой дыма оставшиеся в живых выбрались из танка, забрались в какой-то ветхий сарай и затаились. Кругом немцы. Что называется, ни живы - ни мертвы, просидели в сарае без еды и питья целый день до ночи. Постепенно снаружи стрельба затихла. Ночью, в темноте, решили выйти и пробираться к своим. Но был среди мальчишек боец годами постарше, верно, в жизни повидал кое-что. Объяснил, что за то, что оставили врагу боевое оружие – танк, по головке не погладят, трибунала или штрафбата не миновать. Подумали-подумали и поползли обратно к танку, залезли в кабину. Сидят, почти не дышат. Что дальше будет, не знают. Утром услышали: опять стреляют. Наши! Снова начался бой за деревню. И вот тогда экипаж танка развернул орудие и ударил по врагу с тыла. Немцы на какое-то время растерялись, решив, наверное, что попали в окружение, сопротивление их было сломлено. И деревню Прохоровку взяли с боем доблестные советские войска. А гвардии сержант Николай Мальковский и другие два бойца экипажа танка Т-34 (я не запомнила их имена) были награждены Орденами Красной Звезды.
Потом были другие бои, отец был ранен и контужен, попал в госпиталь. Подсчитывая потери, решили, что Мальковский погиб. Его мать получила похоронку, и несколько месяцев выла от горя, пока не пришло от него письмо из госпиталя. Тогда уже плакала от счастья, что сын жив. Вернулся в строй. Дальше по дороге к Победе, через Белоруссию, Польшу, Венгрию, то пешком, то в танке дошел до самой Германии.
Вот так воевали мальчишки.
А во дворе с утра до вечера слышался размеренный стук по наковальне, скрежет металла и… песни. Скучая по дому, развлекая себя, немцы пели, не обращая внимания на девчонку-замарашку, одетую в поношенное платье. Нравились Нине немецкие песни, особенно одна, от которой отчего-то щемило сердце, в ней часто повторялась одна строчка - «Зи хайст Лили Марлен». Пел ее высокий худой парень, его называли Мартин. Красиво пел. Другие подпевали, насвистывали мелодию. Тихонько, чтоб никто не слышал, стала подпевать и Нина, занимаясь домашними делами. Дел хватало – в семье она была старшей. Голос у моей мамы красивый, слух хороший, и петь она любила до самозабвенья. Сама не заметила, как, не зная перевода, со слуха, выучила весь репертуар наизусть.
Однажды днем, когда немцы ушли обедать, залезла на чердак, чтобы разложить накошенное младшими детьми сено – теплее будет зимой. В тишине за работой стала распевать во весь голос. Перепела все немецкие песни и, конечно, «Лили Марлен». Во дворе - тихо. Управилась с работой, подошла к лестнице и оторопела: внизу, окружив лестницу, стояли немцы. Они… смеялись. А Мартин смущенно улыбался. Позже, когда смышленая девчонка лучше стала понимать немецкий язык, ей объяснили, что Мартин сильно картавил, и она, имитируя его пение, так же отчаянно картавила. Но Мартин не рассердился. Как-то подошел и протянул ей невиданное лакомство – шоколадку и почему-то сказал: «Данке шён».
Когда германская армия стала отступать от Москвы, спешно бежали из Болхова и немцы-кузнецы. А Давыдова Нина смотрела им вслед и думала: «Дур-рак ты, Гитлер, что посылаешь под пули молодых ребят, которые умеют хорошо работать и хотят жить, любить и петь песни».
Лариса Галаничева, заведующая Отделом искусств
Комментариев нет:
Отправить комментарий