Зажигалки сыпались как картошка

Уже дважды в нашем блоге мы публиковали материалы, предоставленные Ириной Феодосьевной Макаровой - ее рассказ о музыкальной жизни Тулы в годы войны и уникальные документы из семейного архива. Ирина Феодосьевна - настоящий кладезь для тульских краеведов. Она не только бережно хранит семейные реликвии, но так же фиксирует собственные воспоминания и те рассказы, которые слышала от родных и близких, друзей семьи. История ее рода заслуживает самого пристального внимания краеведов-исследователей. Ведь дед Ирины Феодосьевны, Петр Иванович Козлов - знаменитый кондитер, владевший собственным производством и магазином в Туле в конце XIX-начале XX века. В гостеприимном доме Козловых собирались многие известные туляки, одним из самых близких друзей Петра Ивановича был Всеволод Саввич Мамонтов, третий сын знаменитого купца, мецената С.И.Мамонтова. Семье Козловых посвятил несколько страниц в своей книге "Погружение во тьму" (М., 1992) писатель, переводчик, публицист Олег Васиельвич Волков, высланный в Тульскую губернию в конце 20-х годов. Воспоминания Ирины Феодосьевны Макаровой, по сути - готовая книга, которая ждет своего издателя. Мы предлагаем вам небольшой фрагмент, связанный с военным временем. В нем нет ничего необычного - детская память (Ирине Макаровой было семь лет, когда началась Великая Отечественная война) сохранила подробности, о которых могли бы рассказать сотни и сотни маленьких туляков, переживших Оборону Тулы. Но каждое из таких воспоминаний были бы наполнены героизмом повседневности, горечью потерь и мужеством,помогавшем преодолеть тяготы войны - так же, как это было в жизни Ирины Феодосьевны.

Воспоминания И.Ф. Макаровой

Началась осада Тулы. Мы жили на переднем рубеже – в доме на углу пр. Коммунаров и Третьего проезда (напротив ликеро-водочного завода). Немцы шли со стороны Ясной Поляны и Косой горы. У нашего дома стояла зенитка, бомбежки участились. Каждый день, в определенное время немецкие самолеты летели на Москву, и те, которым не удалось сбросить бомбы на столицу, «разгружались» над Тулой.
Помню, ложась спать, спрашивала каждый раз: «Раздеваться? Чулки снимать?» Не знаю, чем руководствовались родители, но ответ мог быть разным. Вопрос же был вызван одним - побежим ли мы в воздушную тревогу «спасаться» в погреб.

Однажды бомба упала во двор ликеро-водочного завода. Взрывная волна перелетела через наш дом - в следующем доме вылетели все стекла, а нас только здорово тряхнуло. Помню страшный удар и дрожащий звон стенных часов... Мы все перешли жить в укрытие - насыпной погреб во дворе. Защита эта была призрачной, но, видимо, лучше, чем оказаться под обломками дома.
Я помню, как с пролетающих немецких самолетов что-то сыпалось, как картошка. Это были зажигалки. Однажды дед сидел в подвале у открытой двери, что-то ударило его в плечо. Оказалось - осколок от бомбы (или снаряда?) - горячий, рваный, продолговатый кусочек. Хорошо, что не в голову. Телогрейка защитила его, да рикошет от притолоки.
Однажды мои родители шли по улице Коммунаров и с ужасом наблюдали, как возле стадиона с подъехавшей к водонапорной башне машины обрушился шквал огня и грома; быстро отстрелявшись, машина уехала. Это были первые «Катюши» на улицах нашего города.
К нам пришли военные и приказали перебираться куда-нибудь вглубь города подальше от нашего южного района. Мы перебрались Хлебную площадь. Дед решил остаться «караулить» дом. С ним была собака - бело-розовый пойнтер Лора. Пошли мы всей семьей с немудреным скарбом, дошли до первого угла, и у дяди Коли лопнул ремень, на котором он нес через плечо матрац. Пришлось остановиться, перевязать. Эта случайная остановка спасла нам всем жизнь. Когда мы подошли к углу Пушкинской, где сейчас областной суд, раздался страшный взрыв. Нас всех втолкнули в здание суда, в убежище. (Как сейчас помню, я несла куклу - любимого Игорька). Оказалось, что снаряд влетел в дом на углу Пушкинской и Тургеневской, как раз через квартал, до которого мы не успели дойти. (Спасибо ремню. Разве ему? Богу!)
Стали мы жить на Хлебной. Но немцы в это время начали заходить с Веневского направления, и снаряды летели как раз в нашу сторону. Помню, папа говорил мне: «Пересядь на другую сторону, оттуда стреляют».
Вскоре солдаты убили собаку Лорку, так как она лаем выдавала их местоположение. Смертельно раненая Лорка доползла до террасы и на пороге погибла. Дед не стал оставаться в доме один и пришел к нам.
Как только стали теснить немцев, мы вернулись в Третий проезд. Дом стоял замерзший: застыла вода, погибла небольшая пальмочка... Но это был свой родной дом! С позиции сегодняшнего дня удивляет, что все двери и замки были на месте, все цело... Когда дали электричество, какими яркими казались окна дома, каким теплом и уютом веяло от них при подходе к нашему приземистому, неказистому домику! Теперь бывает, когда зажигается свет в окнах домов, переносится моя душа на мгновенье в то время, к тем окнам...
Баба Аня никогда не сидела без дела, была находчива, умела ценить красоту и создавать ее. Мама рассказывала (я этого не помню), в трудные голодные годы войны баба Аня ухитрилась из дедовских крахмальных манжет делать белые ромашки, очень похожие на естественные; сердцевина их была из ваты, окрашенной акрихином. Однажды она отнесла такой букет в какую-то столовую, где ей дали за это буханку белого хлеба. Как была счастлива баба Аня, когда принесла в дом свою «добычу»!
Жизнь бабы Ани оборвалась трагически у меня на глазах. В апреле 1942 года все разошлись по делам. Остались мы вдвоем с бабой Аней. Смеркалось. Электричества в доме не было, комнаты освещали самодельными «коптилками» - пузырьками с бензином и фитильком (сделал папа). Я попросила: «Зажги, пожалуйста, коптилки, я поиграю». (Я уже занималась музыкой, ноты плохо видно). Баба Аня стала поджигать фитильки на коптилках, стоящих на столе - и вдруг огромное пламя! Бабушка руками пытается загасить - ничего не получается. Я стучу в стену соседям и хватаю с высокого кухонного стола в обнимку полное ведро воды (разве я понимала, что разлившийся бензин нельзя заливать водой!). Добираюсь несколько шагов до комнаты - бабушка лежит на полу, на ней горит телогрейка, и эту воду я выливаю на нее. Бегу за вторым ведром. (Много лет после случившегося я не могла поднять даже неполное это ведро). В это время появились соседи. Остальное я уже плохо помню, баба Аня погибла, видимо, от инсульта или инфаркта; она неважно себя чувствовала в этот день, а такой испуг она уже не выдержала.
Тяжелая жизнь военного времени покатилась дальше. Трудно жилось семье дяди Коли (родного брата моей мамы) в Болоховке. Голодали. Однажды дети наелись желудей в парке - еле выжили. На всю жизнь невзлюбили свеклу - основной болоховский продукт... Женя стала учиться в школе, младшие Галя и Аркаша, зная время большой перемены, приходили к ней - в школе давали булочку и чай с сахарином. Чай Женя выпивала сама, а булочку отдавала брату с сестрой.
Проблемой было во что одеться, идя в школу, в чем носить тетради с шершавой серой бумагой. Дед проведывал своих «козлят», но ехать было не на чем, и он ходил пешком. Вот что значит закалка охотника - ходока!
Мой папа работал в эстрадном оркестре, с концертными бригадами они обслуживали госпитали, вылетали на передовую. Папе полагался обед в театральной столовой. Доверено было ходить за обедом мне, второкласснице. В судки, смонтированные папой, наливались щи из темных капустных листьев (это ели родители), а что повкусней - пшенную кашу или пюре - все на воде и очень вкусное! - отдавали мне. Однажды щи я не взяла, но полагавшуюся сметану попросила выдать. Раздатчица с удивлением взглянула на меня, и в оставшемся пустом (самом большом) судке, в центре донышка растеклась белая водянистая лужица.